Та самая звезда, или Опус нумер сто шышнадцать

    Sonnet 116

Let me not to the marriage of true minds

Admit impediments. Love is not love

Which alters when it alteration finds

Or bends with the remover to remove.

O, no! It is an ever-fixed mark

That looks on tempests and is never shaken.

It is the star to every wand'ring bark,

Whose worth's unknown, although his heighth be taken.

Love's not Time's fool, though rosy lips and cheeks

Within his bending sickle's compass come.

Love alters not with his brief hours and weeks,

But bears it out even to the edge of doom.

    If this be error and upon me proved,

    I never writ, nor no man ever loved. 

                –William Shakespeare–

116-й сонет Шекспира самый известный и популярный из всех 154-х. Его часто переводили и у нас. Наиболее удачный из переводов, и не только по моему мнению, принадлежит перу Самуила Яковлевича Маршака. Перевод настолько удачный, что его частенько цитируют как дословный текст Шекспира, хотя это совсем не так. Вот просто так и говорят/пишут: Шекспир. При том, что у Шекспира может совсем и нет такого, но люди у нас верят всему подряд написанному. Вообще, как мне теперь представляется (в наивные юные годы я тоже был склонен доверять переводчикам), все переводы стихов с далёких языков сродни литературным мистификациям. Не так чтобы совсем врут переводчики, но такое.

Однако не стоит их ругать. Стихи Шекспира понятны не всем современным англичанам, чего уж говорить об иноплеменниках. Более того, его и современники-то не все понимали и не всё. Сонеты Шекспира, как и любая другая поэзия, ежели она таковая, а не просто рифмованные строки, полны метафорами, которые чем ярче и короче, тем менее определённы. Понимай как хочешь. Хорошо, если тебе не нужно их пересказывать, объяснять или, тем более, переводить. Можно сделать умную рожу лица и глубокомысленно повторять бессмысленные для тебя строки, а переводить-то как?!!

Возьмём, к примеру, второй катрен вышеупомянутого сонета:

O no, it is an ever-fixd mark
That looks on tempests and is never shaken;
It is the star to every wand'ring bark,
Whose worth's unknown, although his heighth be taken.

У Самуила Яковлевича он выглядит так:

Любовь - над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь - звезда, которою моряк
Определяет место в океане.

Вроде бы, всё правильно. Ну умудрился Самуил Яковлевич впендюрить "мрак и туман", которых не было у Шекспира, и не вылезть при этом из размера, хотя английские слова в среднем короче русских, честь ему и хвала за это. И всё же, есть тут одно маленькое "но".

У Шекспира маяк (да и не маяк вовсе, а любая примета и даже не на море, гоголевская соломенная веха) противостоит времени, а не бурям и уж никак не мраку и туману. Автор употребляет не самое ходовое название шторма: tempest. Даже не англичанин увидит в нём отсылку ко времени. И не ошибётся, поскольку оно восходит к латинскому tempus, "время", как отрезок времени (мн. ч. времена).

Этимологический словарь английского языка справедливо указывает на то, что погодные явления во многих индоевропейских языках, включая русский, связаны со временем. Действительно, в слове "погода" корнем является "год", а "по-" только приставка. И "год" тут то самое tempus, а не календарный год, который прежде назывался по-русски "лето". Т.е, tempest -- сезонное погодное явление. Временное, но регулярное. Поэтому бури у автора во множественном числе, в отличие от. Про "над бурей" и говорить не стоит, просто фигура речи; удачная, неудачная -- вопрос вкуса.

О противостоянии времени говорят также наречия ever и never, которые автор употребил в обоих первых стихах катрена, это английская погудка на все времена (Together forever and never to part). Маршак передал противостояние времени эпитетом "не меркнущий", что изобретательно и поэтично, только зачем-то навёл мраку и туману, в которых какой-то там марк запросто может быть не виден, извините, Самуил Яковлевич. И даже днём при ясной погоде с небольшого расстояния его видимость не гарантирована. От этого марка требуется только лишь одно, чтобы его ветром не сдуло. Это он сам смотрит на бурю, а не кто-то на него в бурю. On здесь "на", а не "над". Но бог с ним, с маяком, который не маяк ни разу. Дела обстоят сложнее с финальной парой стихов катрена.

В отличие от какого-то там an ever-fixd mark Вильям наш Шекспир употребляет the star с определённым артиклем. Английские артикли большая беда русскоязычных товарищей. Раз артикль определённый, то речь идёт не о некой, а о совершенно конкретной звезде. Но что это за звезда, чьи регалии (sorry!) неизвестны, но, несмотря на это, высоту её следует принять любому странствующему барку (здесь проявляется модальность глагола to be, он взят в неопределённой форме)? Имеется в виду высота именно звезды, а не барка, как кто-то мог бы подумать. Звезда в английском, как и в немецком, мужского рода, а корабль женского, поэтому his heighth относится к звезде. (современное написание слова height сложилось только к XIX-му веку)

Современный человек с банальной эрудицией будет долго гадать и вряд ли найдёт правильный ответ, а во времена Шекспира знатоков навигации по звёздам было несравненно больше. Моряки в Англии были в почёте и травили байки. Поэтому автор мог обращаться с такой метафорой к широкой публике. Для неё в этих строчках не было никакой загадки.

Не следует представлять себе картину определения местоположения в море, как некое неспешное разглядывание усыпанного звёздами неба с борта корабля, покоящегося на зеркальной глади воды. В реальности дело обстояло иначе. После недели штормов, когда корабль унесло ветрами и течениями бог знает куда, все счисления курса утрачены, когда на небе нельзя было разглядеть не то что звёзд, но даже солнца, наконец, где-то под утро, посреди сплошной облачности появляется прогал. Око циклона. Ещё немного, и оно закроется, уйдет за горизонт, в зарю, но пока в нём видна одна единственная звезда. Вот это она и есть, the star.

"Вот она, вот она, -- кричит матрос на мачте, показывая на неё пальцем, -- в облаках замотана". Штурман же на мостике (где качка слабей) берёт прибор, секстант или даже астролябию какую-нибудь, замеряет высоту и азимут (по компасу) этой самой звезды и засекает время, чтобы спустя пару минут, если они будут, сделать повторный замер. Тогда этих четырёх координат и времени между ними хватит, чтобы вычислить географическую широту точки наблюдения. Не зная при этом, что это была за звезда. Даже по Венере можно сориентироваться, которая ни разу не звезда, зато светит сквозь облака. А если есть таблицы, то и вычислять ничего не надо, всё уже вычислено до нас. Ну а при наличии на борту звездных карт, эфемерид планет и точного хронометра (во времена Шекспира они уже появились), то и долгота станет известной, а заодно и имя звёзды (планеты).

Парадокс. С одной стороны, звезда та самая, с другой -- абсолютно случайная и worthless. Ничего не напоминает? Хитёр он был, этот Вильям наш. Самуил Яковлевич точно его слова перевёл, но есть нюанс. За точностью несколько утратился смысл. Потому как у Шекспира он многослойный, а Маршак по поверхности прошёлся. На что же потратил стопы Самуил Яковлевич, опустив эту самую worthless? Да вот на "которою", в ней две стопы, как и в Whose worth's unknown. Оставлю в стороне вопрос, насколько эта "которою" корректна с точки зрения грамматики. Ибо фигура речи. Ну и, конечно, я ни в чем не виню Маршака, знаю, плавали, эти "которые" большие враги поэтов и друзья стихоплетов, а также прозаиков.

Следует уделить внимание и рифме тоже. Нет, не "моряк -- с печки бряк", тут все ясно, а шекспировской. Рифма перекрёстная, как и во всех прочих катренах его сонетов. an ever-fixd mark рифмуется с every wand'ring bark. Тут не только окончания слов рифмуются (что для английского языка не номер), но и смыслы тоже. Любой марк с любым барком. Что, кстати, провоцирует отождествить марк с seamark (lighthouse), но нет. Для маяка эпитет ever-fixd избыточен, других не бывает. Вы когда-нибудь видели бродячий маяк? Можно отнести ever-fixd к фигуре речи, как усиление, но тут нечего усиливать, марк идёт с неопределенным артиклем. Зато тут есть противопоставление: ever-fixd -- wand'ring. Оно же и в следующей паре: is never shaken -- his heighth be taken. Нерушимость позиции марка противопоставлена высоте светила, которую требуется взять, она неопределённая и меняется.

Эти парные противопоставления не ради одной красоты. Марк неподвижен в пространстве (ever-fixd) и движется во времени (tempest), барк подвижен в море (wand'ring), но зафиксирован во времени на момент встречи со светилом (be taken). Насколько в действительности незыблема такая конструкция из какого-то марка, затерянного во времени, и болтающегося в море барка? Незыблемы тут только tempests и the star, т.е., природные стихии, внешние по отношению к марку и барку, которые сами суть аллегории человека. А к чему относятся аллегории бурь и той самой звезды? Вот то и оно.

Тут-то Маршак всё правильно указывает, а вот с барком и марком у него не очень. Он их тоже рифмует: маяк-моряк, но он ещё и объединяет маяк с бурей, а моряк у него отваливается от звезды. Гармония нарушается. Тем самым, любовь у Маршака, это маяк в буре и звезда в небе, а человек, это моряк, наверное, который ими пользуется. "Эй, моряк, ты слишком долго плавал..." Прямолинейненько так, но ОК. Самое главное, всё это очень торжественно и даёт надежду, как немеркнущий в буре маяк и сияющая в небе звезда. У Шекспира ведь так? Упс... 

Так кто же прав? Прав всегда автор, даже если он не прав. Он начальник, ему видней. Здесь мы подходим к исчерпанию анализа отдельно взятого второго катрена. По большому счёту, чтобы его понять, нужно прочесть все сонеты целиком, но это как-нибудь потом. Пока же заглянем в первый катрен.

Let me not to the marriage of true minds

Admit impediments. Love is not love

Which alters when it alteration finds

Or bends with the remover to remove.

Маршак:

Мешать соединенью двух сердец

Я не намерен. Может ли измена

Любви безмерной положить конец?

Любовь не знает убыли и тлена.

Первым делом бросается в глаза риторический вопрос у Маршака, отсутствующий в оригинале. Хороший приём в полемике. В других случаях не работает, в монологе так и вовсе шизу напоминает. Автор в первом катрене заявляет свою позицию. Такова архитектура сонетов вообще. Можно, конечно, заглянуть в финальный куплет, где всё вышесказанное вроде как подвергается сомнению, но такое... По меньшей мере, нарушается архитектура стихотворения. Ладно там переносить со строчки на строчку в пределах катрена или даже между соседними катренами, но чтобы из конца в начало, то, может, просто своё написать? Ладно, проехали, вопрос вкуса.

Далее. В начале сонета автору полагается что-то сообщить, как и было сказано, но кому? На самом деле, реальный адресат до сих пор неизвестен, но нас могло бы это волновать, только если бы наша фамилия была Печкин. Для нас же достаточны относительные позиции автора и адресата. Ключом, прямо как адресом, является первая же фраза: Let me not. Типа, "позвольте мне не позволить". То есть, автор обращается к неким неустановленным лицам, которые не разделяют каких-то его взглядов, и он собирается объясниться, поскольку ценит их мнение. У Маршака же эта фраза также вывернута наизнанку: Я не намерен. Ну не намерен и не намерен, так и запишем. Как-будто от тебя что-то требовалось. Дальнейший риторический вопрос, всё-таки, переводчик адресует сам себе, поскольку никаких других адресатов в его высказывании более не обнаруживается. "Тихо сам с собою я веду беседу..." Печалька, но ОК.

Посмотрим, от чего отказывается автор. Admit impediments to the marriage. Самуил Яковлевич даёт практически дословный перевод: Мешать соединенью двух сердец. Если считать, что "соединение двух сердец", это the marriage. Обратите внимание, марьяж идёт с определённым артиклем. Брачующиеся вполне конкретные лица и явно знакомы как автору, так и тем, с кем он не согласен. Более того, Шекспир даёт им характеристику: true minds. Идеалисты, чей разум не омрачён практическими соображениями. А что Маршак? А ничего. Он уже использовал "два сердца" для метафоры брака. "Двумя сердцами" может быть кто угодно, включая самых прожженных циников и прагматиков. Свадебный кортеж видели? Ну вот. У китайцев есть даже специальный двойной иероглиф на случай свадьбы: 囍. Он ничего не обозначает, кроме свадебного орнамента, и более нигде не используется.

Далее Шекспир, наконец-то, переходит к объяснениям, дескать, всё бестолку, ежели какие-то подвижки (alteration с нулевым артиклем) приведут к изменениям в любви, то это не любовь, и никакая открывашка её не согнёт и не откупорит. Честно признаюсь, я не знаю, что или кого называли ремувером во времена Шекспира, консервов тогда, вроде, ещё не было. Может, грузчик, а может, вышибала. Впрочем, в данном случае, это не имеет никакого значения, потому как у Маршака... У него вообще ничего этого нет. У него то ли риторический вопрос, то ли размышления на предмет возможных действий. Мама дорогая! Да тут кого-то трахнуть собирались! Иначе как же можно объяснить появление слова "измена", которого у Шекспира нет и в помине? Не надо путать alteration с adultery, хотя это и родственные слова, разница в приставке ad-. "Бить" и "отбиваться" также связаны родственными отношениями.

Далее... а далее мы переходим к тому, с чего начали, ко второму катрену. Здесь Шекспир иллюстрирует своё предыдущее заявление. Любовь есть нечто незыблемое и не слишком дружелюбное по отношению к человеку, стихия. Можно сидеть на попе крепко и наблюдать за нею, как она приходит и уходит, как диспетчер на конечной отмечает трамваи, и как это делает марк, а можно рискнуть и словить краткий миг удачи, как это иногда удаётся странствующему барку. У Маршака примерно тоже самое: "Морячок, морячок! Угости даму папироской".

Далее следует третий катрен.

Love's not Time's fool, though rosy lips and cheeks

Within his bending sickle's compass come.

Love alters not with his brief hours and weeks,

But bears it out even to the edge of doom.

По версии Маршака:

Любовь - не кукла жалкая в руках

У времени, стирающего розы

На пламенных устах и на щеках,

И не страшны ей времени угрозы.

Здесь наибольшую сложность составляет слово compass. Можно, конечно, часть слов похерить, как я это сделал со словом ремувер, но это если уверен, что понимаешь, о чём речь идёт. Тут же явно не морская тема, а какая? Этимологический словарь подсказывает: The meaning "limits, boundary" is from 1550s. Самуил Яковлевич точен, хотя и похерил компас с серпом впридачу. Он же творил в СССР, а там шутки с серпом не поощрялись. 

Я не стану тут его критиковать, разве только отмечу, что первые два стиха катрена он растянул на три, а также поменял шута на куклу и снял со времени статус короля. Это тоже запишем в борьбу с царизмом. Ну и, конечно, он не смог удержаться, чтобы не срифмовать розы-моугрозы. Это шик. Однако из-за растяжения первого двустишия, на второе у Маршака остался всего один стих. В него он впендюрил эти самые морозы-угрозы, которых нет у Шекспира, зато похерил Страшный суд, который у того есть. Автор пишет, что любовь неизменна в своём кратком существовании вплоть до самого Страшного суда, что так же является парадоксальным утверждением. Краткое существование или до скончания времён? А какая разница? Для барка, она мгновение, а для марка -- вечность.

Замечу ещё только, что в третьем катрене автор вновь использует слова из первого: alter и bend. Что, конечно же, не случайно. Самуил Яковлевич до такого примитивизма не опускается.

Итак, мы подошли к финальному куплету, который создаёт чуть ли не самые большие затруднения у переводчиков. Неудивительно, ведь он суммирует сказанное, а если не понял сам сонет до конца, то как можно понять его итог?

If this be error and upon me proved
I never writ, nor no man ever loved. 

Маршак:

А если я не прав и лжет мой стих,
То нет любви - и нет стихов моих!

"Если всё это ошибка, и точка зрения, противоположная моей, может быть доказана, то тогда и я никогда не писал, и ни один человек никогда не любил", -- пишет автор. Здесь опять парадокс. Поскольку если он не писал, то что же мы теперь читаем? То есть, тут риторический приём, использованный Маршаком вначале своего сонета; мнимое сомнение в собственной правоте. Зато в финале Маршак более категоричен, чем автор. Он даже впендюривает в конце восклицательный знак. Что меняет (alter) общее впечатление от сонета.

Шекспир ироничен от начала и до конца. Противопоставлениями и парадоксами он указывает на идеалистическую природу любви. Она чужда обычному человеку и пригодна разве что только для true minds, марка и барка, но для них она всё. Вначале он не случайно уточняет, что не станет мешать the marriage именно of true minds. Про остальные марьяжи он этого не говорит. Более того, он просит позволения именно для этого случая: Let me not to the. В прочих он, вероятно, занимал иную позицию.

Маршак не столь избирателен. Для него причиной невмешательства является сама любовь, которая "безмерна", как он сам пишет в первом катрене. Это он сам пишет, у Шекспира нет никакой безмерности, только неизменность. Любовь всесильна, никакие угрозы ей не страшны, она выше бури, она выведет морячка из любой передряги, и два сердца соединятся. Любые два сердца. Сомнительно, но ОК. Получается этакий гимн любви. Совершенно гениально положил его на музыку и исполнил Микаэл Леонович Таривердиев.

Сонет Самуила Яковлевича Маршака в исполнении Микаэла Леоновича Таривердиева:

Эти русские всё украли.